Старший научный сотрудник Одесского музея западного и восточного искусства Владимир Иванович Островский рассказал о нынешнем положении одесских музеев, о том, как готовилась экспозиция отдела Востока, о миссии музеев и об их брендовости, об одесском Караваджо и о том, зачем люди ходят в музеи.

Как вы оцениваете нынешнее состояние одесских музеев?

Когда-то была часто повторяемая фраза в средствах массовой информации, когда речь шла об ужасающем положении армии, о дедовщине, о том, что всё не как надо. Всегда говорили так: «Понимаете, армия — это ведь слепок общества, и не может быть в нормальном обществе ненормальная армия и наоборот…».  Я могу продлить эту ассоциацию и сказать, что музеи, в некотором смысле, это тоже отражение состояния общества. Если общество болеет, то музей по определению не может быть здоровым. Если вас устроит такой ответ, то вот такой он есть.

Состоялось открытие восточного отдела Музея западного и восточного искусства, и известно, что многое к этому очень долго готовилось, кроме того, выставка отдела Востока пополнилась на 60 экспонатов. Как проходил сам процесс подготовки?

Это как раз тот случай, когда «не благодаря, а несмотря на». Нам удалось сделать экспозицию, нам удалось открыть для посетителей залы восточного отдела не потому, что государство помогало нам, а потому, что мы из-за всех сил старались сделать это сами. Мы сделали то, что может быть не присуще должностной инструкции научных сотрудников и замдиректора. Я без всякого ложного пафоса хочу сказать, что наши сотрудники красили сами, наши сотрудники сами циклевали пол, сами тянули новое освещение. Представьте себе, это была картинка ещё та, когда сотрудник музея с 25-летним опытом работы таскает по полу циклёвочную машину, и у него неплохо получается. Мы сами лакировали полы, сами натягивали ткань на стены. Конечно, наш электрик руководил процессом, но, в основном, все мужчины музея участвовали в проводке нового освещения.

И, таким образом, когда уже новый восточный календарь — Новый год — вошёл в свои права и обезьяна действительно стала «радостно прыгать с ветки на ветку», мы открыли отдел Востока. Пользуясь опять же восточными сравнениями, мы наконец стали птицей, которая обрела два крыла. И теперь мы действительно соответствуем нашему названию — Музей западного и восточного искусства. Мы сегодня цельные.

Можно сто раз говорить о наших проблемах: в связи с отсутствием денег, ремонт, который длился ни шатко ни валко, но длился в течение 10 лет, последние 4 года просто не идёт.

Можно бесконечно говорить о проблемах, связанных с реставрацией того или иного произведения. О том же Караваджо, который уже 5 лет, я применю это слово, валяется. Никакой подвижки, ничего не сделано после момента его перевозки из Берлина. Разве что, по некоторым нашим сведениям, сняли с него наклейки, которые раньше крепили красочный слой, чтобы он не обсыпался далее. (Преступники во время транспортировки картину «подтрамбовали», и в местах сгибов красочный слой отслоился очень сильно). И всё! Господа из национального научно-исследовательского центра реставрации в Киеве на наши многочисленные запросы без конца ссылаются на запреты судьи трогать картину, поскольку она является вещдоком. В то же время предыдущий судья (вершителей закона по этому делу меняют уже чуть ли не в третий раз) на наш запрос-требование в 2012 году предоставить копию судебного запрета на  реставрацию «Поцелуя Иуды» официально ответил, что такого запрета не существует! Что он никакой такой «постанови» не выносил!

Источник: Radio Praha

И, несмотря на это, музей всё равно имеет маленькие радости, и мы живём этими маленькими радостями, которые, в общем-то, рукотворные.

Я акцентирую на этом внимание, потому что вы должны понимать, мы — не частный музей, мы — не меценатское образование, мы — государственный музей этой страны. Отцы в кавычках нашей страны, её управленцы просто тупо не понимают колоссальное значение пока ещё живых структур культуры, которые не дают сегодняшней быстрой выгоды, не обеспечивают притока «быстрых денег». Они создают основы, они закладывают важнейшие модули в дальнейшей жизни молодых людей, которые завтра станут у руля этой страны. И будут ли эти люди прагматиками до мозга костей, которым будет абсолютно наплевать на любые культурные факты, говоря о национальных украинских и заканчивая международными моментами? Им всё будет не интересно. Разве что те артефакты, которые можно где-нибудь продать кому-нибудь. Вот это только у них будет вызывать «движуху» и всё.

Музеи должно, обязано поддерживать государство. Я помню, был у нас такой начальник управления культуры — господин Станков. И однажды он мне с пафосом, лет так пять назад, сказал: «Ну как же так, Владимир Иванович? Вот смотрите: я был в Лувре. И они зарабатывают очень серьёзные деньги — до полмиллиона при пересчёте на доллары. Они зарабатывают своей активной деятельностью, какими-то программами. Они  с а м и  обеспечивают свою деятельность! Вот и мы должны так». И я спросил чиновника Станкова: «По вашему мнению, государственный музей должен сам себе зарабатывать на существование?». И он: «Конечно, разумеется, как Лувр». Тогда я ему привёл реальную статистику. Я музейщик, и я знаю, как в действительности обстоят дела в том же Лувре. Лувр, Эрмитаж, Прадо зарабатывают огромные деньги на бесконечном потоке туристов, которые приходят и покупают билеты, сувениры и т. д. Я вам скажу приблизительно так: Лувр зарабатывает на этом до полмиллиона долларов в сезон, но!.. Для того, чтобы Лувр беспроблемно функционировал, необходимо до 6–8 миллионов долларов.

Лувр. Источник: ilion-elf

Которые он получает от государства.

Конечно. Все крупные музеи: Эрмитаж, Дрезденскую картинную галерею, Вашингтонскую национальную галерею — держат на государственном обеспечении, и это правильно. Закупки новых произведений искусства, капитальные ремонты, сложнейшие денежноёмкие выставочные проекты, закупка качественного музейного оборудования, оплата огромных счетов потребляемых энергоресурсов, наконец, выплата нормальной заработной платы научным сотрудникам и прочие серьёзнейшие денежные вливания, и тогда музей становится гордостью нации, и тогда эта нация чувствует определённый патриотический подъём. Когда этого не понимают, тогда и требуют от музея (а мы — один из ведущих музеев Украины), чтобы он был на самоокупаемости, «как Лувр».

Итак, это дезинформация. Лувр не является самоокупаемым. Вашингтонская национальная галерея почти полностью поддерживается государством. И если этого не понимать, не осознавать, значит, абсолютно не отдавать себе отчёт о чрезвычайно важной для любой нации миссии музея.

Вашингтонская Национальная галерея искусств. Источник: Лена Зински

Сейчас европейские менеджеры часто задаются этим вопросом. Это не риторика. Когда вдруг вы, задумавшись, серьёзно и адекватно сформулируете миссию вашего музея, «картинка» становится значительно яснее, вы начинаете мыслить как музейщик-стратег, реально делать какие-то успешные шаги для развития музея.

Я с этим столкнулся в Одесском музее личных коллекций имени А. В. Блещунова. Там очень продвинутый директор — Светлана Остапова, которая, насмотревшись и наслушавшись на семинарах европейских вот таких вот вещей, уже лет семь как тому назад приехала и сказала: «Товарищи сотрудники музея, коллеги, мы должно посидеть, подумать и чётко определить, какая миссия у нашего музея Блещунова».

Музей личных коллекций имени А. В. Блещунова. Источник: odessa360

Какая тогда миссия у Одесского музея западного и восточного искусства?

Хороший вопрос. Прежде всего, я убеждён, что выработка миссии музея — плод исключительно коллективного разума. Увы, за последние несколько лет здесь не было сделано ни одной попытки в таком направлении.

Однако могу и полемически спросить: «Простите, а какая миссия у Одесского художественного музея или Одесского историко-краеведческого музея?». Вот пусть вам ясно и внятно сформулируют это без всякой воды сотрудники музея. Потому что уверен: современный музейщик  должен иметь чёткое представление задач и целей своего музея.

Что такое позитивный менеджмент? У вас есть чёткая цель, и вы знаете способы, как её достичь. Да, это бывает очень трудно, но если у вас есть программа — есть инструмент…

Итак, насколько мне известно, у нас не была проведена такая работа. А я знаю, что она точно должна быть проведена для того, чтобы музей даже в такой кризисной ситуации, как у нас в стране, оставался на плаву. Тогда есть шанс стать музеем более современным, даже с малым финансированием.

Владимир Островский: Есть ли миссия у вашего музея? Сформулированная, чётко понятная всем сотрудникам, и инструменты, как этой миссии достичь?

Сергей Седых: Я привык немного использовать другие категории. Должна быть стратегия. Я считаю, что главная стратегия — это сделать музей брендом. Отсюда выходит всё остальное: есть посещаемость, есть доступность, есть светлые головы, в которые можно вкладывать то, что мы несём. Главное — это то, чтобы о нём, как минимум, все знали. Главная задача для всех музеев — это известность. Когда музей является брендом, в него все идут. Не нами это придумано, но это то, чего нам не хватает на данном этапе.

Владимир Островский: У нас сегодня много очень хороших гостей. Мы только сегодня открыли отдел Востока. Кстати, был у нас на открытии и директор Одесского художественного музея — Виталий Абрамов. У нас были коллеги из историко-краеведческого.

Итак, мой коллега сказал, нам не хватает общеизвестной значимости. Потому что для того, чтобы сделать музей брендом, необходимо огромное количество совокупных усилий. Огромное количество напряжённого думанья в эту сторону.

Однако давайте не будем идеалистами — этого думанья никогда не будет у сотрудников музея, если у них не будет стимула. А стимул — это они должны работать только на идею музея. Придя на работу в музей в 10 часов утра и находясь в нём до 6 часов вечера, они должны очень активно функционировать. Если же они получают абсолютно сиротские деньги, они думают, где ещё им подработать, где им в выходной день лекции почитать (и я так думаю!). И тогда великая миссия музея как-то незаметно отодвигается на второй план.

Источник: minnpost

Как-то в 1994 году мне посчастливилось попасть на стажировку в Миннеапольский художественный музей — Minneapolis Institute of Arts... У него такое ещё название интересное. Потому, что в начале XIX века там учили благородных американок и благородных американцев рисованию и писанию картин. С того времени этот Институт искусства накапливал базу, накапливал картины, у них были учебные классы... А потом они превратились в большой преуспевающий музей. Кстати, в их собрании находится одна из трёх, кажется, сохранившихся в мире римских мраморных копий «Дорифора» — знаменитого греческого скульптора Поликлета. Они купили её в ХХ веке за … 6 миллионов долларов... Так вот, когда я там был, я, в частности, задавал неприличные вопросы.

Источник: artsmia.org

Меня предупредили перед стажировкой: «Владимир Иванович, ну, нельзя задавать вопросы, сколько вы зарабатываете. Это очень неприличный вопрос». У меня была очень хорошая (и несколько лукавая) позиция: я был иностранец, который как бы не знал правил этикета, и мне это всё прощалось. И я многим научным сотрудникам МIА задавал этакий наивный вопрос: «Сколько вы зарабатываете? А в месяц? А какие и за что доплаты?».

Я вам вот так скажу. Мне представили руководителя моего полуторамесячного обучения, моего, так сказать, супервайзера. И раз в неделю я встречался с нею на рабочих совещаниях, посвящённых выполнению плана стажировки. На минуточку, Миннеаполис — это город, сопоставимый с Одессой. Более миллиона населения. Научный коллектив Одесского музея западного и восточного искусства — 15 человек, плюс-минус. Научный коллектив Миннеапольского института искусств — около 120 человек. Годовой бюджет Миннеапольского института искусств — 9 млн долларов. Это считается совсем немного, потому что в том же художественном музее в Нью-Джерси, который уступает MIA в количестве экспонатов, бюджет годовой почти 30 млн долларов. Так вот, мой супервайзер Кейт Джонсон, которая в своём музее занимала должность, аналогичную моей тогдашней — зав. отделом научно-просветительной работы, — встречаясь со мной раз в неделю, в обед обязательно вела меня в ресторан при музее и угощала. И знаю, что она это не делала из шика: она каждый день обедала в ресторане при музее. Потому что она получала «небольшую» по их меркам зарплату — 5 500 долларов. В Миннеаполисе можно было в 90-е годы спокойно существовать на 2500–3000 долларов. Этого хватало и на оплату квартиры, и на страховку, и на совершенно достойный отдых, и на откладывание денег, чтобы купить себе нормальный рабочий автомобиль.

Миннеаполисский институт искусств. Источник: jedunn

Я не жалуюсь ни в коем случае. Я сам выбрал эту профессию. И она мне нравится. Просто я каждый раз думаю: когда государство не заботится о своих ценностях, эти ценности, во-первых, начинают портиться, во-вторых, их начинают более активно воровать. В-третьих, как сказал мой коллега, «брендовости» не получится. Откуда взяться брендовости? Она получается только благодаря раскрутке.

Знаете, какой музей на территории Украины до 2014 года был самым посещаемым? Никогда не догадаетесь. Феодосийская картинная галерея. Я просто бывал там много раз и общался с сотрудниками. И они, бедные, стонали: у них в штате, кроме научных сотрудников, было то ли 12, то ли 14 экскурсоводов. Они вынуждены были держать такой большой штат, потому что каждый экскурсовод ежедневно проводил по 4–5 экскурсий. К вечеру у них горла не было. Это музей Айвазовского.

Феодосийская картинная галерея имени И. К. Айвазовского.

Почему так сложилось? Потому что это бренд, который возник не благодаря сотрудникам феодосийской галереи. Он возник благодаря Айвазовскому. Пресловутый профессор, академик Петербургской академии художеств был известен не только величественными видами морской стихии, но и также феноменальной способностью «раскручивать» самое себя. Он всегда заботился об официальных почестях и наградах Российской империи, не отказывался от феноменально роскошных, усыпанных бриллиантами, сапфирами и рубинами наград… Турции. Да-да, Турции. Его идиллические виды бухты Золотой Рог или виды Стамбула с моря турками очень ценились. Потом он построил в родной Феодосии большой дом на набережной и уже при жизни сделал его галереей своих творений. И в той же советской культурно-идеологической системе «певец моря» оказался весьма востребованным. Айвазовский — великий художник-маринист. И вот, ну, нет человека в бывшем Советском Союзе, который не слышал бы, кто такой Айвазовский. Вот и всё. Вот вам и бренд.

И. К. Айвазовский «Вид Константинополя в лунную ночь»

Сделать это очень трудно, если этого не было. Одной из вспышек популярности ОМЗиВИ был момент, когда наш музей начали активно посещать люди в 2009 году. И мы заработали порядка 90 000 гривен. Когда появилась информация, что у нас в фондах находится картина, приписываемая кисти Тициана. Это «Портрет венецианского дожа Джироламо Приули». И мы, собрав определённую информацию о нём, сказали, что у нас есть весомое основание думать, что это может быть Тициан. Был такой резонанс! К нам приехали СМИ из Киева, Москвы. Портрет дожа был выставлен в зале итальянского искусства XVII в., и толпы людей приходили смотреть на неё. Фактически, это один из тех уникальных шансов стать брендовым, выпадающих на долю многих музеев постсоветского пространства с не до конца изученными, поспешно сформированными сразу после 17-го года фондохранилищами.

Портрет венецианского дожа Джироламо Приули

Я не призываю вас (нас) к тому, чтобы вы (мы) открывали «своих» Рембрандтов и Рафаэлей. Есть, конечно, такой соблазн, однако я говорю: если в вашей коллекции есть вещь, которая может быть потенциально очень интересной, то нельзя сидеть, сложа руки. Нужно биться, копать, пытаться её раскрутить. И если это удаётся, музей становится всё более и более на слуху. Есть негативная брендовость, но она тоже работает. Когда украли Караваджо, активность посещения музея и музейного сайта возросла в разы.

Поэтому, что можно сделать сейчас, как мне кажется: необходимо без устали и уныния изобретать новые, пускай не всегда поначалу успешные формы музейной активности. И всё время об этом говорить с публикой, делать рекламу и шевелиться.

Это тот путь, по которому пошёл Музей личных коллекций имени А. В. Блещунова. Благодаря этому махонький музейчик, который имел все основания стать отростком управления культуры города, вышел из этого состояния. Директором этого музея является вице-президент Международной музейной ассоциации ИКОМ. Светлана Остапова со своей командой без конца придумывает новые формы взаимодействия с населением города. У этого музея уже есть целая прослойка людей, которые любят его и ходят туда постоянно. Сейчас они «ушли в ремонт», и они саккумулировали деньги, чтобы уйти в него. И этот ремонт, в отличие от нашего музея, движется. И они надеются, что в марте или в апреле музей снова откроется.

К чему это я всё говорю? Как нынче модно формулировать, мой месседж гласит, что Государство должно, обязано поддерживать свой Музей, но это не значит, что мы должны сложить руки и сказать: «Держава нам не платит, и поэтому ничего не получится». Должны быть объединённые усилия: мы, сотрудники музея, с одной стороны, держава — с той. Когда музейщики «упираются» в одиночестве, получается часто беспомощное барахтанье.

Далеко идти не нужно. Я когда поднял тему с Тицианом, потом обращался в центральные инстанции и меценатам: «Давайте соберём средства, чтобы повезти эту картину на анализ в Лондон». Потому что на сегодняшний день лаборатория при Лондонском национальном музее наиболее сертифицирована, обладает высшим кредитом доверия мировой общественности. Если сотрудники этой лаборатории, взявшие анализы, исследовав полотно на всех уровнях, скажут, что это оно, то это никто не оспорит. Не так уж много это стоило. Можно было уложиться где-то в 50 или 60 тыс. долларов.

Это имеется в виду стоимость анализа и логистика?

Да. Однако вспомните, какая «поднялась волна с Востока»! Эта картина попала к нам из Эрмитажа в начале ХХ века как малоценная. Знаете, какое раздражение может испытывать сегодня сотрудник даже весьма толерантного музея? Кому-то отдали случайно что-то ценное.

Вы почитайте, что они писали про нашего Караваджо: «А чего это они там так вибрируют? Это вообще не Караваджо». Я тогда спрашивал сотрудников Эрмитажа: «Коллега, а вы видели нашего Караваджо?» — «Нет, я не видела, но, судя по фотографии — это явно не он»…

Это напоминает мне времена травли Бориса Пастернака, когда он написал роман «Доктор Живаго». Тогда были организованы выступления рабочих. И один из них сказал: «Я роман не читал, но я знаю, товарищи, что этот роман и этот писатель — глубоко реакционные и чуждые нам». Я роман не читал, понимаете?

А как вам мнение некоторых искусствоведов из Италии? Каждый тянет на свою сторону. Тот же Серджио Бенедетти был тем самым никому неизвестным реставратором, который поехал в Ирландию и стал сотрудником музея в Дублине. В какой-то счастливейший момент (и он, нужно признать, им воспользовался на все 100 %) его пригласил представитель церкви в Дублине и сказал: «У нас здесь есть картина, которая приписывается Джерардо Делла Нотте, и мы хотим её почистить». Бенедетти приехал в церковь, взял картину и начал её обрабатывать. И с каждым днём в нём зрела уверенность, что это холст кисти Микеланджело Меризи да Караваджо «Взятие Христа под стражу». И когда он расчистил её, он был в восторге.

Серджио Бенедетти

Он писал в разные инстанции. Ему было легче — у них система иная. Любопытно, что в том приснопамятном 90-м году от некого искусствоведа-итальянца Бенедетти (это сейчас уже известно, кто он) в наш музей пришло письмо: «Любезные коллеги, не могли бы вы прислать нам фотографию вашей картины "Взятие Христа под стражу" Караваджо?». И мы рвём когти, приглашаем нашего фотографа, который берёт крутейший по тем временам фотоаппарат «Практика» производства ГДР. Мы покупаем лучшую из тогдашних доступных плёнку Chrome Color. Фотограф несколько дней снимает картину. Потом старается максимально хорошо напечатать. Вы видели когда-то цветные фотографии советского периода?

Видел.

Вот вы понимаете, какая получилась фотография. Мы (очень польщённые вниманием зарубежного коллеги к нашей картине) посылаем эту фотографию Серджио Бенедетти, и через полгода тот пишет статью, а мы ещё через полтора года узнаём про эту статью. А в ней вердикт господина Бенедетти: «Я провёл сравнительный анализ дублиновской и одесской версии, и одесская версия — это какая-то сомнительная копия. А вот картина из Дублина — несомненный оригинал…». Однако тогда у нас директором был Виктор Сергеевич Никифоров. Человек деятельный и креативный.

В 91-м году Украина стала независимой, и перепуганные господа чиновники как-то подрастеряли наглость и властные рычаги. Поэтому спрута этих чиновничьих запретов и «непущаний», пока не подмажешь, было очень мало. Виктор Никифиров смог организовать присутствие нашей картины в нескольких крупнейших выставках, посвящённых Караваджо и «караваджистам».

Она была в Испании, в Милане, в Дюссельдофре и везде получила самые позитивные отклики. И знатоки, которые видели «стопроцентного Караваджо», висевшего рядом с одесским полотном, говорили, что она не «проваливается». Говорили специалисты — не просто посетители. К нашей картине водили экскурсии. После этого она стала знаменитой. Собственно, после этого на неё положили глаз эти негодяи, которые решили её украсть.

Да, кстати, нашим тогдашним директором был задуман блестящий, я бы сказал, полемический проект: повезти в Дюссельдорф нашего Караваджо и туда же пригласить «Поцелуй Иуды» из Дублина. Проект провалился. Уже был конфликт мнений, и мы очень настаивали. Но дублинцы сказали: «Вы понимаете, у нас стопроцентный Караваджо и сумма страховки —  примерно 250 тыс. долларов. У нас такой суммы нет. Мы не можем повезти». И под этим предлогом её не предоставили на выставку, а мы повезли. И мы не могли, и другие специалисты, и итальянские коллеги не могли сравнить. К чему я это всё рассказываю?

«Взятие Христа под стражу» Источник: ОМЗиВИ

Возможно, наш Караваджо не является работой самого Караваджо, но докажите мне это корректно. Сотрудники Эрмитажа 50–60-х годов выдвинули гипотезу, что это настоящий Караваджо — не мы. Теперь представители нового поколения эрмитажных работников (кстати, ручаюсь за свои слова, никто из «ниспровергателей» нашего Караваджо его вживую не видел!) начинают нам рассказывать, что это копия Джиованни ди Атилли.

Вот в такие моменты трудно провинциальному музею «выбиться в люди». Особенно, если держава не имеет инстинкта, что такие вещи надо поддерживать. Это престиж государства, а чиновник этого не понимает: что сегодня ты поддержишь нас — музеи Украины, а завтра эти музеи громко прозвучат в сознании наших людей и иностранцев. А послезавтра у тебя будут моральные дивиденды и материальные доходы.

Тогда последний вопрос. Как вы думаете, зачем люди ходят в музеи?

Я думаю, затем, чтобы избежать банализации жизни. Хотя бы на немножко выскочить из потоков серых будней, которые нашу жизнь превращают в эдакое механическое существование. И я иду в музей, зная, что там будет что-то такое, что я не вижу каждый день, и это необязательно музей живописи — это может быть музей техники, музей прикладного искусства, литературный музей, музей истории одесской контрабанды (кстати, сходите — очень любопытно), музей чертей в Каунасе, музей спичечных коробков… Понимаете, я вдруг оказываюсь в мире волшебном, небудничном… Люди ходят в музеи ради волшебства и новых освежающих душу эмоций.